Ну и пусть. Она всегда так кричит. Воспитанный Котька показал нам кулак и стал что-то говорить Марине.

Я поглядел на Витьку, а он стоит злой и ни на кого не смотрит. Конечно, обидно же: хвастал, что в Котьку попадает, а попал в дерево.

Мне его жалко стало. Я говорю:

— Ты, Витька, молодец. Правильно, что в тополь засадил. Сразу двоих окатило.

У Витьки лицо такое сделалось, будто он хотел заулыбаться, но сдержался.

— Конечно, Алька, правильно. Рубаху-то зачем ему портить. Небось не сам покупал, а родители.

Я говорю:

— Конечно.

А Марина с Котькой в это время стоят и о чем-то спорят. Он ее за руку взял, а она руку вырвала. Я услыхал:

— Куда теперь в таком виде!

Котька рукой махнул:

— Ерунда. Обсохнем.

— Тебе ерунда, а у меня искусственный креп-жоржет, он от дождя тут же садиться… Сейчас я ему!

Это уже не креп-жоржету, а мне. Или Витьке. Обоим.

Я говорю:

— Не догонишь!

Котька еще что-то хотел ей сказать, а она повернулась и пошла домой. Котька подумал, дал по нашему мячу изо всех сил, и за Мариной.

Витька меня спросил:

— Попадет дома-то?

— Поживем-увидим…

Тут во двор выскочили Женька и Валерка. Валерка сияет весь, как солнце, которое в асфальте отражается. Майка на нем чистая и даже сухая — видать, утюгом сушили.

Женька говорит:

— Может опять, корабль сделаем?

Но Витька не захотел:

— Лучше пока в подъезде укрыться. Минуток на десять. На всякий случай. Мало ли что…

Мы укрылись в Женькином. И правильно сделали. Только спрятались, слышу — Марина кричит из окна:

— Алька, марш домой!

Мы молчим.

Она снова:

— Александр! Домой немедленно! Кому говорю!

А я не пошел. Да и не высунулся из подъезда! Потому что опять примчался солнечный дождик! Вон как припустил! Большие капли, словно ягоды, сыплются с неба, скачут по синему асфальту…

Обида

Котька Василевский снова поднялся со стула, снова посмотрел на часы. И снова сказал очень нерешительно:

— Ладно… Я, наверно, пойду.

Алька ничего не имел против: Котька надоел ему до чертиков. Но Алька стеснялся так вот просто взять и сказать: «Ладно, иди». Ему казалось, что высокий и серьезный Котька сразу разглядит через очки Алькины тайные мысли. И Алька скрепя сердце опять предложил:

— Посиди еще. Может, она скоро придет.

Котька поспешно согласился и вновь сел на стул ждать Марину. Он пришел к ней, чтобы взять какую-то книжку, но Марина застряла на репетиции в драмкружке.

Алька уже кончил делать уроки. Он старательно, по складам, прочитал в букваре заданный на дом рассказ из двух строчек. В рассказе говорилось, как мама мыла Лару. Покончив: с этим делом, Алька сел к окну и стал читать «Приключения Тома Сойера».

Но Котька мешал Альке. Правда, сидел он тихо, но зато иногда печально вздыхал. Эти вздохи раздражали и смущали Альку: будто он был виноват, что Котьке скучно.

Алька отложил книгу, с тихой яростью покосился на Котьку и стал думать, чем занять его. Чтобы не вздыхал…

Он наконец придумал. С нижней полки на этажерке, из-под стопки книг, Алька вытянул и грохнул на пол пыльный плюшевый альбом.

— Во, смотри. Тут фотокарточки разные.

В альбоме сначала шли снимки маминых бабушки и дедушки. Эти карточки были тяжелые и толстые, как авиационная фанера. Внизу их украшали оттиснутые золотом медали с какими-то царями и орлами. Потом в альбоме были карточки Алькиного папы, совсем маленького, на деревянной лошадке; Алькиной мамы в пионерском галстуке… В общем, много чего там было…

Пока несчастный Котька вежливо и уныло разглядывал Алькиных прабабушку, прадедушку и папу на лошадке, Алька читал спокойно.

И вдруг стало удивительно тихо. Котька уже не шелестел листами и даже не вздыхал. Он дошел до последних страниц альбома. Там Котька увидел снимок Марины. Марина сфотографировалась совсем недавно. Из-под вязаной шапки челка торчит, глаза прищурены. А на губах улыбка…

— Алька, — сказал Котька, будто между прочим, — ты бы дал мне эту карточку, Алька…

— Зачем? — удивился Алька.

Котька поправил очки и что-то пробормотал. Но потом увидел, что Альке этого мало, и стал объяснять:

— Видишь ли… У нас в классе к празднику стенгазета выйдет. А в ней статья будет — «Наши активисты». Мы туда снимок и прилепим. Марина ведь знаешь какая активная!..

— Активная, — сумрачно согласился Алька. — Я-то знаю. Пронюхает, что я карточку отдал, тогда мне от ее активности житья не будет. Ты уж сам у нее проси.

— Нет, — сказал Котька. — Это надо сделать, чтоб ей сюрприз был. А альбом ты сунь пока подальше, чтобы она не увидела.

Алька молчал.

Котька тоже молчал. Потом он полез в карман и достал серебристый самолетик, сделанный из расплющенной алюминиевой проволоки.

— Хочешь, подарю?

— А я тебе карточку? — язвительно спросил Алька.

Котькины уши порозовели. Но он сказал:

— Ты, очевидно, жуткий эгоист: ты не хочешь, чтобы твою сестру увидели в газете.

В Алькиной душе вдруг шевельнулись угрызения совести. Ведь Марина и вправду его сестра, а он не хочет, чтобы она прославилась.

— Тогда забирай просто так, — сказал он со всей решительностью. И покосился на самолет. У самолета были стремительно откинутые крылья, красивые, хоть совсем маленькие.

— Отлично, — обрадовался Котька и заторопился уходить. — А самолет ты бери. Тоже просто так. Согласен?

И Алька сказал:

— Согласен.

Это случилось недели через две. Марина пришла из школы какая-то слишком радостная. Будто сразу тря пятерки притащила. Она все равно, конечно, старалась быть серьезной, но иногда забывала. Тогда губы ее начинали улыбаться, а ноги даже чуть-чуть пританцовывали. Когда садились обедать и Марина принесла на стол вместо хлеба банку с фаршированным перцем, мама забеспокоилась:

— Ты определенно больна. Что с тобой?

Мама работала старшей медсестрой в поликлинике и поэтому, наверное, всегда боялась болезней.

— Нет, — понял папа, который был человеком проницательным. — В ней просто бурлит тайная радость. Но интересно, почему?

Марина изо всех сил постаралась насупиться.

— Да ну их… этих дурней из редколлегии.

Написали в стенгазету чушь какую-то… Называется «Наши активисты». И про меня там нагородили…

— О, поздравляю! — сказал папа.

— Да, тебе смешно, а мне-то нет. Расписали так, что неудобно даже. Будто уж я такая хорошая. Лучше всех!

— Глупости, — твердо сказала мама. — Почему неудобно, если все правильно?

Алька ел суп и сиял. Все-таки он ведь тоже кое-что сделал для Маринкиной радости. И сейчас уж можно было открыть секрет.

— Маринка… — хитро прищурился Алька. — А я ведь знаю. Карточка всем понравилась. Ага?

Алька даже забыл, что сам он не любил эту карточку.

Марина подняла тонкие брови: не поняла.

— Ну, твоя фотокарточка… В газете.

— Там, по-моему фотографий нет. Вот еще, — дернула она плечом. — Не про одну же меня писали. Пришлось бы полкласса снимать.

Алька все еще улыбался:

— Да нет же, тебя не надо было снимать. Я же твою карточку давал…

Марина вонзила в Альку строгий взгляд:

— Что, что?

— Да-вал… — нерешительно протянул Алька. — Котьке. То есть Косте. Он просил для газеты…

Марина со звоном положила ложку:

— Для газеты?! Просил, да? А ты…

— Ты, Марина, завтра спроси, почему снимок не наклеили. Раз брали в газету, пусть помещают, — вмешалась мама.

Она была человеком решительным. Все медсестры должны быть решительными. Иначе, говорила мама, их ждет каторжная жизнь.

— М-м… — заметил папа. — А может быть, редактор и не собирался давать снимок в печать. Бывают странные редакторы.

Марина взвилась на стуле:

— И ничего… подобного! И неправда!

Алька подумал, что она вот-вот заревет. Но Марина просто выскочила из-за стола и ушла в другую комнату. Алька побежал за ней.